Не вернуться никогда - Страница 71

Сгибаясь, капитан отскочил и пошатнулся, неверяще прижав локоть к боку. Секущий Вихрь раскроил синтетику жилета вместе с кольчужной прокладкой, ранив данвана.

— Вот и так бывает, верно? — сквозь зубы спросил Синкэ, бросая саксу в ножны и вновь перехватывая меч оберуч.

— Бывает — но больше не будет, — пообещал данвэ. И отплатил почти тут же! Сделав обманный укол в живот, заставил кэйвинга открыть левое бедро — и рубанул по нему изо всех сил!

Синкэ бросило на колено. Клинок рассёк двойную кольчугу — и ногу мальчишки спас лишь надетый для конного боя набедренник. Сталь вмялась и лопнула, но хозяина сберегла. А данвэ уже был рядом — и длинный меч с шипением рассёк воздух в полёте… Спасаясь, Синкэ покатился в сторону, вскочил, но… подвела ушибленная нога, и капитан снизу вверх ударил анласа изнутри по левой руке. Несильно — позиция для удара была неудобной — но достаточно для того, чтобы прорвать кольчугу.

Синкэ не сразу почувствовал, что ранен. Но из-под рукава под брассардой в перчатку уже бежали горячие струйки, и рука почти сразу стала плохо слушаться.

«Конец!» Кэйвинг попятился и снова упал на колено. Нога подламывалась, словно чужая. Мальчишка полоснул мечом — слева направо перед собой — но капитан подпрыгнул, занося меч обеими руками, чтобы раскроить анласу голову. И, обрушив меч, сам хрипло, неверяще закричал — так, что все опытные воины поняли: в самом деле — конец…

…только данвэ.

Синкэ не пытался уже закрыться. Промахнувшись по ногам врага, он бросил меч обратно — и вверх по дуге.

И встретил капитана в его прыжке ударом всё в тот же левый бок. На этот раз Секущий Вихрь прошёл до позвонков, и данвэ покатился, поливая кровью землю, дёрнулся несколько раз — и затих, лёжа на спине и раскидав могучие руки со скрюченными латными пальцами…

…Но и он не промахнулся. Удар в голову был таким, что мир сразу превратился в сплошную тьму для Синкэ, и он начал падать, захлёбываясь чем-то страшным, душным и густым, смешанным с ужасом — падать в боль, под землю, с такой скоростью, что не успевали Девы Ветра, устремившиеся следом, подхватить его на щиты — и их скорбные голоса таяли в высоте, где оставался уже невидимые свет дня… А там, внизу, куда он падал, горели чёрные костры, от которых шло не тепло — боль, боль, боль, топившая, растворявшая его в себе… и мальчик с ужасом понял, что это и есть то, что ожидает его теперь, что больше ничего не будет — вечная невыносимая боль…

«Больно!.. — услышал он свой собственный жалобный стон. Никто не откликнулся, и он по странному наитию застонал во тьму, как в детстве, жалуясь тому, кто спасёт от всего страшного, застонал, как он — мужчина, воин, кэйвинг — не делал давным-давно… — Мама, больно…»

И услышал в ответ — тихо и ласково, словно коснулись его сквозь черноту боли добрые, родные руки…

«Спи. Спи, сыночек».

И — прекратилось падение. Медленно покачиваясь, он полетел вверх, и вокруг разгорался свет, и сияла впереди радужный мост, а за ним гудел пир за широко распахнутыми воротами… и следили за его полётом нежные, добрые глаза самого дорогого на свете человека — глаза матери.

И Синкэ, успокоено вздохнув, послушался её — маму. Уснул…

…Не донеся рук до расколотого шлема, из-под которого хлестала кровь, Синкэ повалился ничком в измятую траву.

* * *

Вадим не понял, кто закричал вдруг страшным, нечеловеческим голосом:

— За кэйвинга! Смерть, смерть им! — и лишь потом, уже мчась по полю впереди ухающей копытами конной лавы, понял, что кричал он сам. И ратэсты, подхватив единым духом звонкий и страшный крик, устремились туда, где упал их молодой вождь и куда уже катились чёрные волны хангарской конницы…

…План Синкэ рухнул. Согласно ему, нужно было заманить большую часть вражеского войска между засеками, ополчением, рекой и повозками. Потом — бросить в обход резервные три сотни конницы и довершить разгром окружённых лучниками.

Но, когда воины увидели, как упал, сразив могучего врага, их кэйвинг, они сами обрушили этот план. Неполные пять конных сотен воронёным клином устремились навстречу четырнадцатитысячной вражеской лаве…

…Бывают на свете добрые чудеса. Боги ли их творят — или сами люди отвагой, верностью и упорством — не знает никто. Но — они бывают. Такие, от которых слёзы наворачиваются на глаза. И если бы не было их — дикой и беспросветной стала бы жизнь…

…Так страшен был стремительный разбег анласской конницы, так неудержим и неустрашим её порыв, так горели в лучах солнца рвущиеся к врагу — впереди хозяев! — пики, таким отчаяньем, такой решимостью веяло от воронёного клина, похожего на бьющий меч, что… хангары не выдержали. Не смогли продолжить атаку на то ли людей, то ли и впрямь злых духов… Это было слишком страшно, непонятно, противно рассудку и правилам — пятью сотнями атаковать четырнадцать тысяч. Передние ряды хангарской конницы замедлили встречный бег. Остановились, расшибая о себя задние. Заметались.

И тут-то с хряком, с костоломкой скоростью врезались в эту толпу растерявшихся врагов анласские сотни…

…Вадим не понял, куда подевался тот, в кого нацелился он пикой — передний ряд хангаров просто втоптали в землю и разбрызгали в пыль. Так бывает, когда в мелкую лужу наступает тяжёлый сапог.

Вайу и сталь!

Пики били и били. А потом кто-то запел, и сотни голосов подхватили песню.

За кэйвинга!

Военачальники Юргул с ужасом увидели, как их войско, на бегу превращаясь в перепуганную толпу, бросается в реку, мчится к холмам, а пять сотен безумцев гонят его и уничтожают без пощады.