Не вернуться никогда - Страница 72

За кэйвинга!

Войска со стороны города бросились было с фланга на забывших себя в атаке ратэстов, но уже развернулось ополчение, и мчались повозки, сыплющие стрелы, и ополченцы, грозно ревя, крушили топорами ноги коней, пропарывали копьями животы в ужасе визжащих всадников… и не выдержали хангары и здесь, и побежали, топча друг друга, к воротам города — затвориться, скрыться, спастись!

Вайу и сталь!..

…Кажется, Вадима били — саблями-копьями, просто саблями… Он не замечал. Не чувствовал. А его ответные удары раскалывали доспехи латников, как глиняные горшки, пронизывали простых воинов навылет. Ротбирта он потерял. Да он и забыл, кто такой Ротбирт. И кто такой Вадим — не помнил тоже. Он, конь и оружие были сейчас единым существом. И это неуязвимое чудовище хотело одного — крови.

Смеялись на небе погибшие побратимы, тешась видом погребального пира, что устроили им оставшиеся жить. На этих самых берегах! На этой реке! У этого города! Вадиму казалось — он слышит голоса павших. Пика давно осталась в ком-то. Щит разбили, и мальчишка вогнал его остатки в чей-то орущий косой рот. Он рубился обеими руками — Сыном Грома и саксой…

…А передние из бегущих уже домчались до города и, спеша, закрывали ворота, не думая о своих же, остающихся в поле. Но было уже поздно. Передовые ополченцы тоже достигли моста и рубили бегущих, а двое гигантов, подбежав к закрывающимся воротам, навалились на створки, мешая захлопнуть их. Лопнули канаты на барабанах, с той стороны по десятку хангаров навалились на каждую створку… На обоих богатырях полопались обшитые сталью куртки — да не по швам, а в клочья разлетелись! И створки стояли — как врытые. А в щель уже протискивались другие ополченцы, отгоняли врагов… и вот ворота распахнулись настежь, раздёрнутые сильными руками! Ополчение массой начало валиться в город, и следом уже летели первые дружинники, отвлёкшиеся от ненужного уже в общем-то истребления разбегающихся…

…Вадим пришёл в себя уже за воротами. Он был с чужим щитом, кольчуга порвана в десятке мест, в двух — на боку слева и на правом предплечье — насквозь, и там горели свежие раны. Парень был весь залит кровью — в основном чужой.

Кругом шёл уже не бой — лишь кое-где отбивались в основном латники. Ополченцы десятками вязали бросающих оружие врагов, женщин, детей, тащили со счастливо-обалделыми лицами из домов серебро и золото, бежали дальше, к центру города…

Юргул, вспомнил Вадим. И побежал туда же. Навстречу выскочил откуда-то латник — мальчишка развалил ему голову вместе со шлемом почти не глядя, отмахиваясь, как от комара, перескочил через косо рушащееся тело…

На дворцовой площади всё ещё шёл бой. Двое данвэ рубились, стоя спина к спине, с восемью мешающими друг другу ратэстами. Ещё четверо данвэ, в том числе — двое мальчишек — лежали мёртвые рядом с пятью ратэстами и одиннадцатью ополченцами. Сражались ещё и хангарские латники, но, судя по всему, бой шёл уже внутри самого дворца. На широких ступенях тут и там валялись тела, текла, капала, собиралась в лужицы кровь.

— Юргул где?! — закричал кому-то Вадим. Ратэст, к которому он обращался — не понять было за шлемом, кто — отозвался:

— Не знаю! Это ты, Славянин?!

— Я!

— У тебя из-под шлема кровь течёт!

— А… — Вадим понял, почему так неудобно смотреть левым глазом. Наверное, бровь рассекло.

Он вбежал внутрь, скользя подошвами сапог по крови, прыгая через трупы. Тут ещё везде шли схватки.

Знакомый пиршественный зал. Откуда она тогда пришла?.. Ах да, вон с той лестницы! Вадим вогнал меч в живот бросившемуся навстречу евнуху, толкнул его ногой, с рыком отправляя вниз по ступенькам. У поворота в коридор лежали мертвые — ратэст, трое латников… Неужели кто-то добрался до суки раньше?!

Нет!

В коридоре в напряжённых позах замерли двое латников. Обострённым, звериным уже чутьём Вадим понял — она где-то здесь.

Оба хангара разом бросились на него. Один, прикрываясь щитом, наступал прямо, а второй, пользуясь узостью коридора, готовился ударить парня в бок, когда он отвлечётся. Вадим не остановился.

— Эй, Сын Грома! — крикнул он, рубящим ударом разваливая выставленный щит. Латник отшатнулся; сабля второго ударилась о щит Вадима. — Вот так мы бьём! — и меч, пробив латы, вышел из спины воина. — Вот так бьём! — Вадим не успел выдернуть завязший в грудине клинок, но кольчужный кулак треснул второго латника у виска. Удар был не легче удара палицы — заливаясь кровью из ушей, носа и рта, хангар повалился на пол.

Вырвав наконец из тела, лежащего у стены, меч, Вадим закинул щит за спину и ударил в дверь кулаком — доски разъехались до низа, закричали противно и рухнули внутрь, выдирая бронзовые петли из пазов. Вадим молча шагнул внутрь.

Должно быть, он выглядел страшно — молчащий, в помятом шлеме, с окровавленным мечом, в залитых кровью доспехах. Женщина, стоявшая в углу, с тихим воем сползла на пол, прижимая к себе расшитую бисером подушку. Её лицо было перекошено, слёзы смыли густой слой косметики, превратив черты в пародийную маску.

Вадим сделал шаг. На пути стоял столик из малахита. Мальчишка опрокинул его ударом ноги. Женщина поползла навстречу, захлёбываясь мольбой:

— Не убивай меня… я не виновата… мне приказали… я сделала только то, что мне приказали… не я убила ваших людей, а данвэ… я молю тебя, сделай меня своей рабыней, но не убивай… пощади…

Вадим молча смотрел на неё. С острия Сына Грома срывались алые капли, разбивались на полу.